— Один из тех, которые в ту ночь следили за тобой.

Мательда содрогнулась от страха. Нити, которые Маламокко плели вокруг нее, доходили даже до этого ада.

— Но это неправда! — возмущено воскликнула она. — Я даже не знала, что такое место вообще существует.

— Ваш предводитель сказал, что это ты убедила его оставить здесь заложника. Ты ведь его дочка, да? Неужели ты назовешь своего отца обманщиком?

Мательда кусала себе губы. Они уже были покрыты инеем, и она слизнула этот холод языком.

— Нет. Он сказал правду, — призналась она. — Я хотела, чтобы ты остался здесь. — И быстро добавила: — Только не в таком месте, как это.

— Почему я должен этому верить? — спросил Бьор. Его голова торчала из меховой накидки, словно из костюма медведя.

— Потому, что это так и есть! — выкрикнула Мательда. Она хотела добавить, что это место ужасно, но Бьор, конечно, уже и так испытал это на собственной шкуре.

— Тогда докажи мне это! Отпусти меня на свободу.

— И как же мне это сделать? — воскликнула она, громче, чем ей хотелось, и замерзшие стены отбросили ее слова назад.

— Разве ты не дочь князя? Иди и попроси своего отца. Так сделал бы я, если бы Альрик был королем.

Бьор был прав. Она дочь дожа. Но ее отец был слабым человеком и во всем повиновался трибунам. Ей сейчас ничего так не хотелось, как вернуться домой, согнуться над чертежом «Эстреллы» и, может быть, поиграть с отцом в трис. Но она сама сожгла все мосты. Во дворце только и ждали, когда она покажется, — ждали Маламокко.

— Мой отец тебе не поможет. Но я найду другой путь. Я знаю стражника, он должен оказать мне эту услугу.

— Тогда ты должна решить это быстро. Вот! — Бьор протянул ей кусок хлеба, от которого уцелела половина. — Отнеси это тому бедолаге в углу. Может быть, он еще сможет поесть. Если нет, положи хлеб рядом с ним, чтобы это отвлекло крыс от его тела.

Мательда посмотрела на вытянутое тело в углу. Какая же ужасная система наказаний царила в этом городе, который был ее родиной!

— Да, смерть для него, конечно, была бы милостью, — прошептала она.

— А ты можешь оказать ему эту милость? — попросил Бьор ответить на простой вопрос.

Мательда взяла остаток хлеба. В этот раз дрожали уже ее руки.

— Даже этого ты не можешь сделать. — Насмешка Бьора была холоднее мороза на каменных стенах.

Подгоняемая его словами, она опустилась на колени перед лежащим без сознания человеком. Грызуны, копошившиеся между его ногами, быстро исчезли. Мательда держала факел подальше от себя. Ни за какую цену она не хотела видеть, как был изуродован этот пленник — наверное, тот самый лютнист, о котором рассказывал Орсо.

Если бы только ей вспомнилось его имя!

— Фортунато, — прошептала Мательда и заставила себя положить свою руку на голову человека. Его кожа под жидкими волосами была холодной на ощупь и безжизненной. Бьор, наверное, ошибся, этот человек был мертв.

И тут, тихо, как дождь, из его горла вырвался звук. Она держала хлеб перед его губами, но старик не открыл ни рот, ни глаза.

Мательда беспомощно вертела хлеб перед его носом — должен же он почувствовать аромат свежего хлеба, живительный запах кориандра!

Но Фортунато оставался неподвижным.

— Будет лучше, если мы убьем его, — сказал Бьор, оказавшийся рядом. — Это все, чем мы можем ему помочь. Он будет тебе благодарен.

— Тогда чем мы будем лучше крыс? — произнесла Мательда. Затем ногтями накрошила крошек себе в ладонь, смочила их слюной и осторожно вложила эту кашицу между губ полумертвого пленника.

Поначалу не было видно никакого результата. Но вдруг Мательде показалось, что Фортунато задвигался. Она поднесла факел ближе к его лицу — оно было все в шрамах и укусах. И тут она увидела, как его адамово яблоко вздрогнуло. Она осторожно вложила еще одну порцию хлебной кашицы в его бесцветные губы, и в ее сознании прозвучало: «Фортунато, ты подаришь мне счастье, как и означает твое имя».

— Как зовут эту рабыню? — Осматривая товар на рынке рабов Риво Альто, Элиас указал на светловолосую женщину среднего возраста. У нее были широкие бедра и круглые лодыжки. Правда, на грудях уже сказалось действие силы тяжести, но ярко накрашенное лицо компенсировало этот недостаток. Элиас уже представлял, как слизывает этот индиго [19] с ее век.

— Торода, — выдал, словно паспорт, жирный и лысый торговец рабами. — Из Сицилии. Поймали арабы, не тронута. Вы же знаете, — добавил он, наклонившись поближе к Элиасу, — эти арабские сукины сыны так боятся женщин, что даже размножаются с трудом. Они предпочитают мужчин, — мерзко ухмыльнулся лысый. — Их пленники попадают в лагерь, где их кастрируют. Берут нож и — раз! — Он сделал недвусмысленный жест правой рукой.

Даже Элиас с отвращением посмотрел на него. Желания заполучить сицилианку поубавилось.

— Собственно говоря, я здесь не для того, чтобы у тебя что-то купить, торговец рабами.

— Грифо, — поспешно представился тот. — Грифо Железный Кулак, если будет угодно.

— Я хотел предложить тебе другую сделку, — отмахнулся Элиас и рассказал о награде, которая ждет Грифо Железного Кулака, если он окажет услугу Элиасу.

Элиас завершил обход базара, когда усталое зимнее солнце уже клонилось к горизонту и купцы стали собирать свои товары. Вскоре каждый здесь, в сердце Риво Альто, знал, кого ищет Элиас. Отсюда новость распространится по всем каналам: Рустико из Маламокко обещал кошелек серебряных динаров тому, кто поймает дочку дожа.

Глава 15

Александрия, базар

— Мне все равно, что подумают эти арабы. Я буду кричать, сколько у меня хватит дыхания! — Бонус ударил рукой по хрупкому куску дерева и оставил отпечаток на трухлявом стволе — поднялась волна пыли.

— Вот! — продолжал кричать Бонус. — Вот, вот и вот! — Каждый его крик сопровождался ударом по источенному червями куску дерева. Вскоре Бонус оказался в окружении желтого облака. — За это я платить не буду. Это отбросы.

Люди на базаре повернули свои головы в их сторону.

Стараясь улыбаться, Джамиль разговаривал с александрийцем, который хотел продать им дерево.

«Это возмутительно! — кипел Бонус. — Все эти египетские торговцы просто мошенники».

— Задаток! — указал он пальцем на продавца. — Я хочу вернуть его назад.

— Карим вот говорит, что это единственный кусок дерева такого размера, который он сумел найти во всем городе, — пожал плечами Джамиль.

— Это не дерево, — вопил Бонус. Он беими руками столкнул ствол с прилавка. Предполагаемая мачта медленно скатилась, упала и распалась на куски. Четыре человека, кашляя, выскочили из облака пыли. Проходящие мимо люди ускорили шаг, прикрыв лица отворотами своих кафтанов и тюрбанов.

— А теперь я хочу обратно свои деньги! — прошипел Бонус.

Теперь уже начал кричать купец Карим. Хотя Бонус не понимал арабских слов, но намерения жулика были ему ясны: он хотел сохранить за собой аванс, потому что считал, что его товар уничтожили.

— Он ничего не стоит! — крикнул Бонус арабу. — Ни-че-го не сто-ит!

Карим рявкнул что-то односложное, Бонус ответил на это целым залпом затейливых ругательств, и, хотя его противник не мог понимать его слов, венет с удовлетворением отметил, что лицо араба окрасилось в цвет вина.

Немного погодя он сидел между Джамилем и Магнусом на ковре в некоем подобии таверны, пересчитывая те немногие монеты, которые ему удалось вернуть. Как называлось это место, он не знал: арабское слово Бонус не мог произнести — в конце концов, он не собирался изучать арабский, даже если бы речь шла об одном единственном слове! Скорее у него язык бы отсох. Достаточно было того, что он вынужден сидеть здесь между мусульманскими пиратами и уродом с Севера.

Какая-то женщина поставила перед ними глиняные кружки, из которых исходил пар. Бонус с отвращением посмотрел на темную жижу, но, когда поднял взгляд на сияющее лицо хозяйки, его глаза просветлели. Она была чрезвычайно красива. На фоне ее коричневой кожи белки глаз и зубы казались белее свежей слоновой кости. Ее скулы были гладкими и блестящими, как луковая шелуха.